и даже иные миры.
Тяжелые головные боли, возникавшие даже от малой толики водки, спасли Сеньку от возможного алкоголизма, но и лишили его компании в Актюбинской общаге. Лишенный физической возможности пить, он пристрастился к чтению, и все свободное время проводил в библиотеке, штудируя в основном советскую и зарубежную фантастику. Не оставил он этой привычки и вернувшись в родное село, благо библиотека при клубе была вовсе не плоха.
Именно поэтому фантастические образы, слетевшие со своих полок в Сенькиной голове в момент падения и удара, вернувшись обратно, но уже в ином, причудливом порядке дали точный ответ на вопрос гаснущего сознания: «А что собственно случилось?»
Ответ был однозначен – это Нашествие!
Каждому понятно – пришельцы коварно применили некое нечеловеческое оружие. Видимо, большая часть населения Земли уже погибла, а остальные будут захвачены для изучения, или даже страшно предположить – для пожирания.
Несмотря на книжную интоксикацию, Сенька вовсе не был ботаником и задешево свою жизнь продавать не собирался. Разглядев прямо перед собой мерзкую морду какого-то инопланетного насекомоида и услышав грозные звуки нечеловеческой речи, Сенька пнул пришельца-захватчика в мерзкий хобот, крикнул грозно: – «Не возьмешь, гнида марсианская!» – и рванул в тайгу, справедливо рассудив, что все выжившие и не захваченные представители гуманоидной расы соберутся именно там для организации антипришельческого партизанского движения.
Сеньку искали трое суток всем селом. Прочесали окрестную тайгу, обшарили баграми дно Татты. Сенькина мать прерывала рыдания только для того, чтобы осыпать очередными проклятиями несчастную Саргылану. Сенькин отец, насупясь, ходил за участковым и тихо требовал вернуть ружье, которое тот мудро изъял, лишь только открылась история ядерной атаки и версия инопланетного нашествия.
Председатель сельсовета охрип от мата. Он падал от усталости, руководя поисками, попутно обкладывая всеми х..ми школьного трудовика и по совместительству преподавателя НВП, библиотекаршу и особенно начальника Гражданской Обороны. Осторожный председатель не сказал дурного слова лишь о политинформациях и партийцах, но все равно, лично первый секретарь райкома, прослышав что-то от доносчиков, обрывал телефон и требовал политически зрелых объяснений по поводу ядерной войны между Ытык-Кюёлем и почти двухмиллиардным Китаем.
Доведенный до отчаяния председатель уж было собирался тайно обратиться за консультацией к старому шаману Гошке Алексееву, но тот сам все эти дни хранил важное и глупое молчание, так и не сумев разобраться с понятиями «ядерный взрыв» и «инопланетяне».
Утром четвертого дня Сенька Кривогорницын, озябнув и вконец оголодав, вышел из тайги к потерявшим надежду односельчанам и объявил о своей официальной сдаче в плен, выразив надежду, что если раса пришельцев и пожелает его сожрать, то хотя бы безболезненно умертвит его перед ритуалом.
Оказалось, что все это время Сеня прятался в густом кустарнике, совсем недалеко от села, слышал страстное ауканье искавших его людей и даже видел некоторых из них, но был глубоко убежден, что это коварные пришельцы, захватив людские тела, скрываются под человеческими личинами, чтобы найти и поработить последнего живого землянина.
После радостной встречи несколько вполне земных, очень человеческих пинков, затрещин и трехэтажных председательских матюков быстро убедили Сеню, что он имеет дело вовсе не с захватчиками тел, а с вполне нормальными природными их хозяевами. Таким образом, психиатрическая помощь не потребовалась.
Конечно, стоило бы в конце этой истории сказать, что Саргыланка и Сенька сыграли вскоре свадьбу, на которой я был и мёд-пиво пил… Но это было бы слишком литературно и к тому же неправда.
А против правды не попрешь. Никакой свадьбы не было. Они остались хорошими друзьями, и у каждого из них нынче своя семья. Село Ытык-Кюёль процветает. Кроме двух средних школ там есть уже и музыкальная, и спортивная. А еще появились гимназия и Литературно-художественный музей-заповедник. В самом дальнем зале этого музея устроена небольшая диорама. На фоне сломанных сосен и покореженных самолетов над неподвижным юношей с капотом в руках склоняется девушка в противогазе и защитном костюме. Поясняющей таблички возле диорамы не имеется. Все местные и так знают, что было, а приезжие все рано никогда в это не поверят, хотя все описанное здесь – самая чистая правда.
Посему, друзья мои, позвольте предложить вам выпить за правду. Ведь, как говорил один симпатичный персонаж из совершенно другой истории: «Сила не в деньгах, брат, сила в правде». Хотя посмею добавить уже лично от себя, что и деньги не помешают никому из присутствующих. Ну, будем!
14. Последний бес и Жабий Король
Август в Туймадске выдался прохладным, но солнечным. Комары исчезли куда-то. Окно было отворено и, опершись о подоконник, я наблюдал за веселой стаей бродячих собак у пищеблока. Воздух пах хвоей и немного помойкой.
– Ты, Евгений Маркович, извини конечно, но хочу спросить тебя, как еврея, какое у тебя отношение к святой воде? – спросил меня Вольдемар Феропонтович, заведующий психиатрическим отделением, в котором мы вместе работали уже пару лет.
Я вздрогнул. Вопрос заданный внезапно, в разгаре рабочего дня, как-то настораживал. Конечно, я знал, что Феропонтович – человек тяготеющий к соборности и даже, слегка, к самодержавию, уважающий русскую старину и цитирующий Лескова страницами. Но вот чтоб так, внезапно поднять православно-еврейскую тему?..
Все объяснилось просто. Вольдемар Феропонтович пожелал пригласить попа для проведения молебна и обряда освящения мужского психиатрического отделения номер два.
– Понимаешь, Маркович, – начал раскрывать карты Вольдемар, – ЧП замучили, побеги… Дерут наше отделение на каждом собрании. Вот я и подумал… Может, бесы? Хуже-то не будет, а блат у нас есть, скидку сделают, а может, и бесплатно освятят.
Блат в Туймадской епархии у нас действительно был мощный. Санитарка Лиза, работавшая по совместительству еще и раздатчицей пищи, имела старую надежную подругу. А та трудилась – ни больше ни меньше как водителем у епископа Туймадского и Ленского владыки Германа, в миру – Левки Моралина.
Лизина подруга, Нюша, возила отца Германа на церковной машине и, будучи миниатюрной от природы женщиной, была почти незаметна на водительском кресле, отчего казалось, что черная «волга» с крупным солидным попом на заднем сиденье, едет сама по себе, Божьим соизволением.
На святую воду я согласился легко, выговорив условие, что лично на меня брызгать не будут.
– Пусть освятят, – сказал я Феропонтычу, – ты прав, хуже не будет. Чтоб не случилось, помилуй Бог, как в восьмом отделении. Это ведь с них все началось, все напасти на нашу больницу обрушились.
– Помилуй Бог, помилуй Бог, – подхватил Вольдемар Феропонтович, – не вспоминай лучше ужас-то этот, не буди лихо, пока оно тихо, чур нас, чур!
Надо сказать, что восьмое отделение действительно особо отличилось в прошлом месяце. Началось все с того, что главный наш врач развил бурную деятельность в минздраве, требуя экстренных денежных вливаний в истощенный организм родного сумасшедшего дома. Министр Иннокентий Егорыч одно время отбивал атаки нашего главного, но тот подкрался с тыла. Прознав, что в местный минздрав ожидается визит аж самого замминистра из Москвы, он подсуетился с письмом, поднял вопрос на совещании и воззвал к гражданской ответственности.
Бедняге Иннокентию, дабы не потерять лицо перед московским гостем, ничего не оставалось, как назначить дату и время Высокой комиссии по проверке бедственного финансового положения республиканского психдиспансера.
Иннокентий Егорыч к тому же пригласил москвича, чтоб тот полюбовался на его административную смекалку в решении сложных вопросов и демократичные методы работы.
Высокую комиссию ждали к десяти утра. Главный врач, надев подходящий галстук, объяснял секретарше, наряженной во что-то национальное, какое выражение лица она должна изобразить в момент подачи гостям хлеба-соли и преподнесения дежурного подарочного чорона. Хлеб-соль и роскошный резной трехногий чорон, заботливо приготовленные заранее, лежали на столе под полотенцем со зловещим черным штампом «ТРПНД МЗ РС (Я)». Водочка и легкая закуска свежели в холодильнике. Малый банкетный зал ресторана «Звезда Тайги» готовился принять почетных гостей через пару часов.
В то самое время в Восьмом отделении больных завели в комнату отдыха и усадили перед телевизором. Впрочем, не совсем верно.
«Завели и усадили» – так будет чернильным языком записано в милицейском протоколе уже через час.
